Мицкевич Томас Иосифович

«С братом и сестрой Мицкевичами меня познакомила Наталья Васильевна Зельбст. Мы сидим в квартире Мицкевичей в поселке стеклозавода, и свое повествование Томас Иосифович Мицкевич начинает с вопроса».

«Рассказать о своей жизни? Она как слоеный пирог: всего в ней намешано — и хорошего, и плохого, и счастья, и страданий. Расскажу о моей родине, о брянских местах, о городе Дятьково, где я родился и жил до 13 лет, пока с матерью и сестрой Бертой не был увезен в рабство.

Дятьково - город хрустальщиков, районный центр, в войну стал одним из трех действующих в Брянской области подпольных окружкомов. В Дятьковских лесах формировались партизанские дивизии Ковпака и Федорова. Но самое главное, почему я должен рассказать о моих земляках, это то, что находясь в глубоком тылу у немцев, дятьковцы зимой 1942 года восстановили в городе Советскую власть. До того немцы лютовали здесь 4 месяца, но партизаны и жители отбили город у фашистов и почти восемь месяцев развевалось над городом красное знамя... Действовали горком, исполком. Все, кто способен носить оружие, встали на защиту города. Созданы были группы самообороны, уличные комитеты, военная комендатура. Работало городское радио, выпускали газету. Бумаги не было. Ею снабжали дети, принося ученические тетради. На развернутых листах и печаталась газета. «Правда» писала о нашем городе, называя его «Город Партизанск». А вот что писали тогда в центральной газете сами дятьковцы: «Разгромив немецкие гарнизоны и карательные отряды, а также уничтожив подлых предателей и изменников родины, мы 14 февраля 1942 года установили по всему району Советскую власть. За время наших действий мы истребили более 1250 немецких солдат и офицеров, нами уничтожены 21 самолет, 3 танка, 150 автомобилей, захвачен артиллерийский склад с 14 тыс. снарядов и мин». За свой подвиг в 1953 г. наш город награжден орденом Отечественной войны I степени.

Ну, а теперь все по порядку.

Фашисты оккупировали Брянск летом-осенью 1941 г. Наши войска отходили. Страшные бои шли под Хвостовищем. Наша область на границе Украины, Белоруссии и Смоленской области. Поэтому здесь действовали разные партизанские отряды. Из местных это отряды Орлова, Кулика. Командиром партизанского отряда был и наш дядя, бежавший из немецкого плена Земский Александр Сергеевич. Была создана Баташовская бригада, большинство ее - комсомольцы, коммунисты и беспартийные нашего района. Мы, мальчишки, народ любопытный. Я видел, как переходил линию фронта (фронт рядом) отряд Орлова, на лыжах и в маскхалатах. Видел, как во время советской власти отправляли через линию фронта молодежь, мобилизованную в окруженном вратами городе. Но жизнь была тяжелая. Район отрезан от Большой Земли. Не хватало продуктов, соли. Кормили и себя, и партизан. Что скрывать! Были и банды, которые под видом партизан отбирали скот, кур, одежду. Пена всплыла: никуда от нее не денешься. Разве сегодня нет ее?

Мама наша, как и другие женщины, ходила по деревням, меняла вещи на махорку для партизан. Они давали хлеба. Ходили до самого Почепа, за сто километров. Мы, подростки, тоже ходили меняли вещи на картошку, кусочек сала. Голод был повсеместно, но особенно в поселке Старь. Немцы разграбили его и сделали закрытую зону: сюда входить можно, отсюда не выйдешь. Люди поели всех окрестных кошек и собак. А потом фашисты вывели жителей на опушку, загнали на машины и в концлагерь в Германию. Мертвый поселок...

В Брянске был лагерь военнопленных. Дядя, брат матери, Константин Николаевич Еремин, бежал оттуда и рассказывал, как привезут машину капустного листа с землей пополам, вилами скидают на берегу Десны - вот и обед. Это я видел позже сам в лагерях: наши военнопленные помощи не получали, т.к. не была подписана Конвенция Международного Красного Креста. Американцы, французы получали посылки по 8 кг, колбаса, сухари, платочки, носки, теплые вещи. Наши солдатики ничего не видели. Многие уже дома получили второй лагерь. Бочкарев, к примеру (он у нас здесь живет), два лагеря прошел, немецкий и советский.

...Не забуду первый приход немцев. Утром встал, смотрю в окно: на площадь толпу согнали. Я побежал. Столб А-образный, и на перекладине четверо повешенных. На груди каждого дощечка с надписью «За связь с партизанами». Мама не выдержала, что-то резкое сказала - заметили. Ей брат, партизан, задания давал: присматриваться, где и что. Один из местных доложит позже. Нас отправят в рабство. Случилось это 8 сентября 1943 года. Фатальное в нашей судьбе число 8, и все с сентябрем связано. Пришел тот самый полицай (встретить бы мне его сейчас) и маме: «Собирайся. И их с собой». Это про нас с сестрой Бертой. Город оцеплен, ни убежать, ни скрыться. Взяли мы 2 мешка липовых сухарей. Не знаете, что это такое? Летом про запас готовили. Я ветки липы рубил, женщины листья обрывали. Добавляли картофельные очистки, муку (если есть) и пропускали все это через мясорубку. Дерешь, дерешь эту липу. А цвет собирали как лекарство. Вот с таким запасом и отправили нас в вынужденное странствие по Европе.

Утром немцы с автоматами выгнали всех на улицу. Начались повальные аресты и обыски. Полгорода сожгли. Погнали на станцию, прикладами загнали в телячьи вагоны. Слезы, крики, проклятия. В вагоне не протолкнуться: дети, женщины, узлы, чемоданы. 60-70 человек, не меньше. Здесь же полицейский, тот, из пены, дятьковский. Оглянулся я: кругом свои, партизанские семьи: Царьковы, Дуболевы, Иванцовы. Задвинулась дверь, и застучали колеса.

Везли быстро. Вот и Литва, станция Алитус, город под таким же названием. Согнали на площадь перед комендатурой: красивое старинное здание из красного кирпича. Неподалеку большой лагерь. Встретила нас... музыка. Бравурные немецкие марши с шести утра до ночи. И так изо дня в день. Слабонервный сойдет с ума. До того осточертела эта «Лили Марлен», что как-то недавно услышал по радио, меня затрясло. Началась сортировка: больной-здоровый, славянин-еврей. А крематорий дымит... Проволока в несколько рядов (по-моему, 3 или 4), под электричеством. Бараки из дощечек, щели светятся. На дворе осень.

Это была хорошо отработанная фабрика смерти. Концлагерь фигурировал в материалах Нюрнбергского процесса. Здесь было уничтожено 95 тысяч мирных жителей. Бараков наверное более 20. В бараке тысяча узников. Завели карточки на нас. Был аусвайс (удостоверение личности) и у меня. Сдал в милицию по возвращении домой. Сфотографировали: на шею рамку, на ней набирают номер. Это для картотеки. На аусвайсе фото не было. Обстригли всех наголо, пропустили через баню. У входа стоит один с квачей, хлоркой обмажут, холодной водой обольешься и в барак. Про еду и говорить не стоит. Условия были невыносимые. Туалет - один на весь лагерь. Это был ужас. Девочка лет шести с малышом, наверное, братиком, присели у стены. А надзирательницы - эсэсовки, литовки и немки. Одна схватила девочку и заставила ее руками убрать всю площадку туалета.

Месяца через 2-2.5 повезли нас в Польшу. Опять распределительный лагерь. Вот здесь уже все нации были, включая немцев-антифашистов. Рядом, через проволоку, итальянцы. Один бросил монету, кто-то по профилю Муссолини на ней узнал, что это итальянцы. Переговариваться запрещалось. И снова застучали колеса. Из Варшавы - в Австрию, в город Нойенштадт. Тоже большой лагерь, тысяч на тридцать. А однажды отобрали семей 20 и привезли в Вену.

Приехали гражданские австрийцы. Нас построили в ряд. Хозяева идут - выбирают себе работников. Подходит к нам пожилой австриец (мне показалось - лет за 50), высокий, худощавый, и показывает на нас. Нас в сторону и в полицейский участок. Снова заполнили аусвайс, теперь уже с фотографией и лагерным номером. Позже узнали, что у нашего хозяина на фронте были два сына и зять: один сын на Восточном фронте, другой на Западном. Дома оставался младший, лет шестнадцати. Его позже тоже заберут, уже при нас. Хозяину взамен мобилизованных сыновей разрешили взять работников. Марк погиб на востоке, Франц пропал без вести. Сам хозяин Антон Розенберг (кстати, отчеств у них нет) в I мировую был в плену в России. Имя его жены не помню. Для нас она была «фрау», по имени мы не имели права называть ее. Но зато фамилия везде, куда ни глянешь: на доме, на молочных бидонах. Вот везет хозяин нас в свой хутор, а мама шепчет: «Приедем, умоемся, покушаем, а завтра на работу». Размечталась...

Хозяйка нами осталась недовольна: кожа да кости да еще ребенок. И сразу нас в поле. Мы не сильны были в сельской работе, но все освоили. Была у них в работницах полячка, она люто ненавидела русских. Маму с Бертой поместили к ней в холодную комнату, а меня - на конюшню. У нас пришит знак на лоскуте (на голубом фоне белые буквы) ОСТ, у полячки желтая буква Р на черном фоне.

Хозяйство было большое. Двухэтажный кирпичный дом, его продолжение - хозпостройки: кухня для приготовления корма скоту, коптильня (сало висело), сушилка для фруктов (хозяин сушил фрукты на всю деревню). На втором этаже хозяйственных построек сеновал, на первом - кирпичная конюшня, склад для зерна, там же стоял триер. Были подвал, мельница, дробилка и рига, куда свозили снопы. Семья имела четырех коней, 13 коров, 40 свиней. Земли 40 га.

Сеяли пшеницу, рожь, ячмень, овес. На зеленку кукурузу и клевер плюс пашня. Огородик небольшой, зато сады большие. Принадлежали ему близлежащий луг и лес. Но ловить рыбу и охотиться в своем лесу хозяин не имел права: надо было сходить в полицейский участок за разрешением. Закон такой: лес, река - частные, дичь, рыба - государственные. Рассказываю подробно к тому, что со всем этим хозяйством управлялись хозяин с сыном Вилли и наша семья. Я в основном с лошадьми: пахал, косил, возил дрова, все. Спиленное в лесу дерево использовалось до хвоинки: ствол на пилораму, опилки в хозяйство, сучки, обрубки - на дрова. Ветки с хвоей связывали соломенным жгутом, на подводы и домой - скоту, пни - в коптилку. Спилишь 10 сосенок, выкорчевываешь пни, а на это место садишь молоденькую сосенку. Все это я и делал.

Вставали летом в 4 часа, зимой в 5. Ложились при звездах. Бросаю скоту сена, а сам стоя сплю. Уставал. Вскинут на плечо семидесятикилограммовый мешок с зерном, тащишь его на 2-й этаж. Когда и завалишься под этим мешком. Мне не было 15 лет. Как кормили? Не досыта. Есть хотелось все время. Но с концлагерем не сравнишь. Завтрак в 6 утра: картошка без хлеба; в 10 часов полдник, «яузнуть» - хлеб с кусочком сала. В обед тарелка супа, что-нибудь на второе, хлеба нет. Вечером картошка в «мундирах», полба (снятое молоко с мукой). И так каждый день. Второй ломтик хлеба не дадут, а сальце положишь на язык и не поймешь: проглотил или не было его.

Хозяин был подобрей, но хозяйка... Сейчас, с высоты моего возраста, я понимаю ее: всех трех сыновей унесла война. Вилли, младшего, взяли при нас, и через две недели известие пришло, что и он погиб.

Наступил сорок пятый год. Вдруг меня забирают в полицейский участок и вместе с другими везут на границу Австрии и Венгрии в Дойчкранц на оборонительные работы. Согнали нас, по слухам, несколько тысяч. Немцы озверели, им наши на пятки наступают. Меня хозяева с голыми руками отправили, куска хлеба не дали. Опять охрана, деревянные сараи, сено. В чем работал, в том и спал. Противотанковые рвы 3.5 метра глубиной, 4.5 метра шириной. Норма на брата 2 погонных метра.

Не выдержал и вместе с двумя парнями старше меня сбежал. Плутали долго ли, коротко ли, кушать хочется. Постучались в дом на окраине. Оказалось, полицейский здесь живет. Сами в руки пришли. Увез он нас на машине в лагерь. Меня первого высекли (не помню сколько секли), бросили на землю, брезент накинули. Второго за мной. Третьего высекли - седого вынесли оттуда. Попали мы в штрафники. Баланда и вода. Если кусочек брюквы попадал - хорошо, два - еще лучше. Одна булка эрзац-хлеба на 10 человек. Делишь, меришь спичкой: «Это кому, это кому?..» Хочешь, сейчас ешь. Хочешь - через сутки. Норма на 24 часа. Но три сигареты на день давали. Я не курил, менял на хлеб. Если заболел кто, тут братские отношения, стараешься подкормить человека, брюквину ему отдаешь. Спросит:

- Ты что сам не ешь?

- А не хочу.

Как-то один из наших (тут опять все нации, только мы в бараках, а немцы-антифашисты в школе), не выдержал: «Кормят хуже свиней». Его при нас расстреляли.

Мы уже знали, что Советская Армия наступает, канонада слышна, даже листовки однажды сбросили. Нас быстренько в вагоны и в Вену. Меня на тот же полицейский участок и снова к хозяину. Вши заедали, хоть горстями их сгребай. У меня за побег все отбили. Спина вся черная. Спустя время, мама увидала:

- Что это, сынок?

- Да упал неудачно.

Били тогда бычьими плетками на короткой рукоятке, а на конце свинцовая бляшка. Водой облили и в сарай. Вернулся я к маме в марте, к посевной. А 7 мая наши пошли. Что это значило для нас, не описать. В дом прибыли советские офицеры и маме:

- Хозяйка, покорми.

Какая хозяйка! Хозяйка спряталась. Мама яичницу нажарила, шнапс достала. Солдаты все уже оглядели, но ничего не трогали. Маме приказали попробовать вино. Нас освободили 7 мая, а назавтра мы собрали вещи, один украинец дал подводу, пожал руку (он остался), и мы отъехали от города. Было это опять 8 числа, а утром 9 мая мама проснулась, упала на колени, забилась: «На небе золотыми буквами написано слово «Победа»!».

Мама сошла с ума. Как мы ехали домой, лучше Берта расскажет.

Приблизился наш большущий обоз к границе Венгрии и Румынии. Здесь в городе Сегета находился сборный пункт репатриированных. Комендатура опять отделила меня: перегонять на родину отобранный в Союзе скот. Мама цепляется за меня. Отогнал ее раз, другой. Люди заступились: «Видите, мать больная и ребенок с ними». Меня оставили рассыльным. Пришла очередь проверки и формирования эшелонов по областям. Отправили Курскую, Воронежскую, Смоленскую. Вот и наша область, Брянская, отправляется на Родину. Неужели все позади? Выгрузились в Дятьково. Все сожжено к монаху. Бегу на свою улицу. Развалюхи моего деда нет. Побежал в четырехквартирный жэковский дом - тоже сгорел. Теткин дом цел, и она тоже вернулась из Германии. У нее и остались жить мама и Берта. Я ушел к дяде в Трубчевск.

Ну, а дальше... Выдали «волчий билет» - паспорт, с которым нельзя перемещаться. Мне 17 лет. Построили домик, жили в нем 9 человек, две семьи. Закончил ФЗУ, работал токарем. Вместе с сестрой закончили индустриальный техникум по специальности механик стекольной и керамической промышленности. Профессию эту я выбрал не случайно. Дятьковский завод, основанный два века назад крупным фабрикантом, в свое время обеспечивал стеклом пол России: выпускали оконное стекло, посуду, бутылки и разные диковинные хрустальные вещи. А музей хрусталя в Дятькове - такого нет даже в Гусь-Хрустальном.

Женился на землячке Леоноре Васильевне, приехал в Улан-Удэ. 44 года проработал на стекольном заводе. Был мастером, начальником цехов, механиком газогенераторной станции. И все эти годы рядом Леонора Васильевна, дети и... художественная самодеятельность. Петь любил всегда, особенно русские народные песни, например, «Вот мчится тройка почтовая». Иногда по ночам всплывают песни (можно ли назвать их песнями?), которые застряли в памяти с далеких военных лет:

Новый год, Москва во мраке спит,

А я по пояс весь оледенел.

Сплошные выстрелы, «Катюша» вновь гремит,

А командир зовет вперед и все вперед.

Новый год, Москва в сиянии,

Колючей проволокой лагерь обнесен,

Во все глаза глядят глаза эсэсовцев,

И смерть голодная нас всюду стережет.

Годы идут, а война стоит в изголовье, и вижу снова мальчика, который, потянувшись за съестным, что протягивали из-за лагерной проволоки местные жители, был хладнокровно застрелен охранником. У моей тети в Дятьково вырвали маленького сына из рук и бросили под танк. Всплывает и другое. После войны в нашем городе был лагерь немецких военнопленных. Условия их жизни были несравненно лучше. Их офицеры не работали, а наших офицеров расстреливали. Кормили пленных немцев пусть не досыта, но человеческой пищей. Жили они в бараках и заводском клубе. Было немецкое кладбище (после войны они поднимали трупы). Сейчас его сравняли с землей. Клуб тот снесли. Позже увезли немцев от нас в пассажирских общих вагонах. А моя жена вспоминает, как пленный немец регулярно приносил ее маленькой племяннице в кошелке еду. Немцы - они тоже разные были.

...Как-то Л. К. Синегрибов, земляк Мицкевичей, спросил его, почему Томас Иосифович так долго молчал, не рассказывал о военном детстве и юности.

- Как не рассказывал, - горько усмехнулся Томас Иосифович. - Вступая в партию, как на духу, все поведал товарищам: и о пребывании в концлагерях, и о том, что будучи подневольным подростком работал у австрийского помещика, и о том, что в 45-м под стволами вовсю драпавших и потому озверевших гитлеровских автоматчиков вынужден был копать заградительные рвы под Веной. «А что же ты не сбежал?» - услышат я на том давнем собрании злой, обидный вопрос. С тех пор о своем прошлом предпочитал молчать».

А жизнь шла своим чередом. Выросли дети. Семья Т.И. Мицкевича с внуками и правнуками - 15 человек. Есть о ком заботиться, с кем радоваться, о ком переживать. Прав ветеран: жизнь - она и вправду как слоеный пирог...

Ссылки

Официальный сайт МАУ ЦБС г. Улан-Удэ

YouTube-канал МАУ ЦБС г. Улан-Удэ